Соратник и ученик Этторе Соттсасса, свидетель одного из самых героических эпизодов в истории дизайна и одного из самых бурных периодов в истории Италии, Микеле де Лукки сегодня — известный и успешный дизайнер.
Хулиган от дизайна
Семидесятые были тяжелым временем для Италии, но удивительным для итальянского дизайна. После волнений конца 1960-х настали «годы свинца», anni di piombo: противостояние крайне правых и крайне левых групп привело к целой серии терактов и политических убийств — считается, что с 1969 по 1981 год от них погибло больше 2000 человек. В 1978 году было совершено одно из самых жестоких преступлений в этом ряду, хорошо освещавшееся и советской прессой, — похищение и убийство Альдо Моро левоэкстремистской группировкой «Красные бригады».
В том же году молодой дизайнер Микеле де Лукки, недавно закончивший университет во Флоренции, переехал в Милан, где познакомился с Этторе Соттсассом и присоединился к группировке — тоже радикальной — дизайнеров, известной под названием Studio Alchimia.
В отличие от политических террористов, радикалы-дизайнеры мечтали взорвать итальянское общество изнутри — разрушив «коллективное бессознательное» самодовольного буржуазного общества, на которое ориентировалась и уже сложившаяся итальянская индустрия дизайна. Они не были первыми — их предшественники, «радикальные» группы Archizoom и Superstudio, собравшиеся как раз во Флоренции, уже пытались это сделать.
Микеле Де Лукки так вспоминает это время:
«Прежде всего, это был дух бунта. Мы хотели быть нарушителями порядка. Мы называли то, что мы делаем, радикальной архитектурой и дизайном, потому что мы действительно хотели повлиять на общество, мы хотели всколыхнуть коллективное бессознательное. Как будто над нами было огромное облако со всеми образами, всем, что нам кажется прекрасным и ужасным, справедливым и несправедливым, а мы пытались спустить это облако на землю, перемешать в нем все и дать людям. Но сегодня повестка дня другая — это природа. Тогда таких слов как экология, устойчивое развитие не было, люди не беспокоились об изменении климата, о глобальном потеплении. Это стена, которая нас отделяет от тех времен, и те проблемы сегодня кажутся детским садом по сравнению с нынешними. Сегодня речь идет о том, есть ли вообще какое-то будущее у человечества. И тот, кто занимается любыми формами дизайна и архитектуры сегодня, — он или делает будущее возможным, или подрывает остатки системы. Это как в фармацевтике — раньше, продавая лекарства, говорили о том, какую пользу они приносят, а сейчас — что они не наносят вреда. Не думать об этом — это просто непрофессионально».
Основатель Superstudio Адольфо Наталини в 1971 году писал: «Если роль дизайна только в том, чтобы стимулировать потребление, то мы должны отказаться от дизайна; если архитектура просто закрепляет буржуазные модели собственности и общества, то мы должны отказаться и от архитектуры... до тех пор, пока дизайн во всех своих проявлениях не начнет отвечать реальным потребностям. До тех пор дизайн должен исчезнуть. Мы проживем и без архитектуры».
Этторе Соттсасс, которому, когда Микеле де Лукки присоединился к Studio Alchimia, было за шестьдесят, шел ва-банк. Он прошел концентрационный лагерь, стал известным дизайнером, работая для Olivetti.
Самая известная его вещь, печатная машинка, названная в честь героини развратно-психоделического комикса «Валентиной», вышла через год после того, когда студенты захватили выставку Миланской триеннале дизайна и сорвали ее открытие. Терять было нечего — атмосфера требовала реакции. Созданная в 1981 году группа Memphis стала делать абсурдно яркие и неудобные вещи. Полки, с которых все падает, столики, которые не вписываются ни в один угол, дешевый ламинат — китч, поп-арт, ар деко — разрушение модернистской эстетики 1950–1960-х, которая окончательно пережила в себе всю левизну и стала самой удобной оболочкой для капитализма. Завоевав мир, новая эстетика — уже постмодернистская — вполне сжилась с буржуазным представлением о красоте. Memphis был закрыт самим Соттсассом, а его ученики — среди которых был и Микеле де Лукки — стали работать на крупные компании, делать интерьеры для банков.
«В 1981 году, в первый год работы Memphis, вышло 52 журнала с материалами о нас. Это была огромная и мгновенная слава. Очень многие дизайнеры стали, осознанно или нет, использовать наш язык. Когда в 1987 году Этторе сказал, что закрывает проект, я был очень зол, — но он был прав. Все, что мы сделали, принадлежит 1980-м годам и должно там остаться. Сегодня говорят, что дух Memphis возвращается, что люди снова хотят быть яркими, бунтовать против несправедливости, — но придумывайте свой язык, новый, не пользуйтесь старым языком», — говорит дизайнер.
80-е неизбежно делали бороду Лукки длиннее, а его самого — мудрее и степеннее. В конце 1980−х Микеле вернулся к принципам «хорошего дизайна» и вместе с Жанкарло Фассина придумал для Artemide настольную лампу Tolomeo на шарнирной ноге — она и по сей день остается бестселлером компании.
Успех Tolomeo так вдохновил дизайнера, что в 1990 году дизайнер открыл собственную фабрику по производству светильников. Самыми известными из них стали Fata и Fatima — молочно-белые светильники, выполненные вручную из муранского стекла. Помимо собственного производства, Микеле де Лукки продолжил сотрудничество с другими компаниями: Artemide, Dada Cucine, Kartell, Matsushita, Mauser, Poltrona Frau и Olivetti. Его исследовательские проекты включают работу с Compaq Computers, Philips, Siemens и Vitra.
Настоящее
Микеле де Лукки чаще всего называют архитектором — он действительно построил несколько зданий. Однако больше всего известен своим предметным дизайном. Впрочем, интерьеры он тоже создает. А еще преподает студентам… урбанистику, став профессором в 24 года. Окладистая борода сильно старит мастера — все это он успел, не разменяв даже седьмой десяток.
Сегодня дизайнер — живая легенда. Рассуждая о прошлом, настоящем и будущем дизайна, Микеле Де Лукки очень философичен:
Сила одной встречи
Вся моя жизнь сложилась бы совершенно по-другому, если бы я не встретил Этторе Соттсасса. Он научил меня всему: рисовать, писать, фотографировать. Я покупал ту же одежду, что и он, ходил в те же парикмахерские и столовые… Он заменил мне школу, университет и все остальное. Когда мы учились в университете, не было отдельных предметов: дизайна, искусства, архитектуры. Было одно общее универсальное понятие — архитектура. Она учила взгляду на жизнь, отношению к материалу и форме. В тот момент я не мог даже задать себе вопроса: кто я — дизайнер или архитектор?
О дизайне, индустрии и будущем
Сегодня дизайн прекратил быть дисциплиной, которая способна менять общество, формировать его. Эту роль теперь, в лучшем случае, играет современное искусство. Человечество само отказалось от этого. Я люблю индустрию. Она дает нам невероятную свободу выбора, технологий, благодаря которым мы можем формировать наше окружение. Я бы очень хотел оказаться в будущем через 100 лет и увидеть, как у них там все устроено. При условии, что не будет войн и загрязнения планеты.
А еще — стандартизации, так как она делает мир банальным. Необходимо понять, что технология — это не вселенское зло, а отличный способ наладить взаимодействие человека с окружающей действительностью. Когда идешь по горам, то можешь видеть, как пейзаж меняется на глазах с каждый шагом. Потому что меняется точка зрения. Работа дизайнера очень похожа — необходимо замечать все изменения, которые происходят в обществе и выражать их в своей работе. Очень важно желание и умение посмотреть, услышать, понять и сделать все по-другому.
Дизайн нашего века — это, прежде всего, использование новых технологий, которые позволяют делать вещи, немыслимые еще вчера. Например, такими революционными устройствами являются 3D-принтеры — они меняют саму концепцию промышленности. Раньше вещи производились из пресс-форм, а сейчас их можно просто напечатать. Еще одна важная тенденция — это поиски новой атмосферы, потому что в эпоху индустриального производства предметы деперсонализируются, теряют свою индивидуальность. Люди страдают от того, что все стало единообразным, и ищут свою идентичность. Сейчас модно быть экстравагантным, дизайнеры пытаются обратить на себя внимание — для многих важно преодолеть стандартизацию.
Мне кажется, растет пропасть между индустриальными продуктами и продуктами, сделанными вручную. Совершенство машин или совершенство рук — вот главное противоречие. В основном, самые дорогостоящие и желанные товары сделаны вручную, как, например, аксессуары Louis Vuitton, Hermès, Prada. Ручное производство является символом роскоши. С другой стороны, существует Apple. Продукты этой компании создаются с помощью механической обработки, а не штамповки. Это очень трудоемкий процесс, специальная машина вырезает все металлические детали, и поэтому мобильные устройства вроде iPhone и iPad так дорого стоят.
О наследии Мемфиса
Проблемы тех лет кажутся детским садом по сравнению с нынешними. Тогда нас волновали формальные вопросы. Сегодня непонятно, есть ли будущее у всего человечества. Я не думаю, что Мемфис может вернуться. Это была группа 80-х и только их. Когда Соттсасс закрыл проект, я был в ярости, я был растерян. Однако сегодня я понимаю, что он, как всегда, был прав. Это искусство должно было остаться в том времени, когда коммерция еще не играла такой большой роли.
Для себя я сам — клиент номер один
Produzione Privata — мое детище и моя исследовательская лаборатория. Здесь я экспериментирую вместе с плотниками, стеклодувами, мраморщиками и кузнецами. Мы используем необычные, порой даже позабытые техники. Промышленность величественна, но не прощает даже погрешности: она слишком дорого стоит. Ремесло же всегда дает право на ошибку.
Для своего бренда я — клиент номер один!
В старом курятнике рядом со своим домом я устроил себе «думную». Иногда я сижу там и просто думаю, однако, в последнее время, чаще работаю с бензопилой. Однажды я точил карандаш и понял, что получаю удовольствие, придавая форму дереву. Я поменял маленький ножик на огромную пилу, однако все равно стараюсь сделать с ее помощью изящные вещи. Я вырезаю модели зданий. Это — скульптура и архитектура одновременно. Чистый эксперимент. Но именно они и имеют решающее значение.
Роскошь — это иметь свободное время
Для меня очень важно работать перед большим окном, из которого открывается далекая перспектива. Важны не одни только ручки, карандаши и техника: я делаю маленькие макеты зданий и другие фигурки из дерева, которые «поселяются» у меня на столе. Это — «живые», одухотворенные предметы, и они вдохновляют на работу. Роскошь – ведь это не дорогие материалы и излишества декора, а возможность иметь много свободного времени и пространства. Остальное — фальшивка.
Борода — мой первый дизайн-проект
У меня есть брат-близнец. Еще в детстве, когда все нас путали, мы решили, что будем во всем отличаться друг от друга. Мы разъехались по разным городам, он стал химиком, а я пошел учиться на архитектуру. Я женился на блондинке, а он — на брюнетке. Он покупал новые машины, а я — старые. Так до 40 лет мы и жили: смотрели, что делает другой, и поступали противоположным образом. Однако потом мы стали сближаться. Он занялся живописью. Теперь он пишет научные статьи обо мне, а я — о его картинах. В прошлом году мы даже сделали совместную выставку: я создавал различные предметы, в основном, вазы, а он их расписывал. Однако одно остается неизменным: еще в детстве мы решили, что я отпущу бороду, а он будет гладко бриться. Сбрить бороду настоятельно советовал даже Соттсасс. Однако я остался непреклонен. Поэтому борода может считаться моим первым дизайнерским проектом.
Главная загадка — Природа
Мой путь представляется мне очень закономерным: в 70-е мы начали с небольшой революции, эдаких перформансов. Потом я всерьез занялся предметным дизайном. В 90-е я много работал руками, создав Produzione Privata. В новом тысячелетии мне стало тесно в ее рамках, и я вышел в пространство города, стал думать над тем, как живет современный человек. Главная задача сегодня — понять, что такое природа. У меня учатся студенты со всех регионов планеты и при всех их различиях, несхожести у них есть одно общее: они все хотят приблизиться к Природе, проникнуть в ее суть. Из этого не сложно сделать вывод, что за этим — наше будущее.
Когда ты гуляешь в горах, то видишь, что с каждым новым шагом пейзаж меняется. Это и есть работа дизайнера — все время подмечать и воплощать разные точки зрения. Предмет не имеет абсолютной ценности, но есть разные точки зрения. Все время одно и тоже — лампы, столы, стулья, частные, общественные пространства. Важно наше желание посмотреть, послушать и сделать что-то по-другому. В дизайне есть правило, которое кажется мне непреложным: каждые десять лет что-то должно меняться.
Мы ведь неслучайно так и говорим — «дизайн 1950-х», «дизайн 1960-х». Когда я понял, что это просто закон, мне это очень помогло. Девяностые стали совершенно другим миром. Это был неуправляемый взрыв технологий, было невозможно работать по-прежнему, но и непонятно, как работать по-новому. Сейчас с компьютером справляется любой, и работать уже легче. Мои студенты работают с компьютером, видео, рисунком, фото, моделями, музыкой — они свободны от технологий.
По материалам интернет-изданий